От информации к поиску информации: Джордж Стиглер

После своего принципиального заявления о значимости информации Стиглер занялся проблемой поиска информации индивидом на конкретном рынке. Он рассматривал дисперсию цен как постоянно возникающую проблему неопределенности, причем даже для цен на однородные продукты. Эта дисперсия - мера неосведомленности агентов на некотором рынке.

Стиглер применил в своей модели кривую Гаусса и получил закон распределения цен для наблюдений. Эти "наблюдения" позволяют покупателю сэкономить, последовательно приближаясь к самой низкой цене, предложенной на данном рынке. Каждое наблюдение требует времени, а, как известно, "время - деньги", и Стиглер вводит функцию издержек для потребителя: "Издержки поиска информации можно считать приблизительно пропорциональными числу выявленных продавцов, поскольку покупатель тратит время на этот поиск. Затем используется традиционный принцип максимизации: "Если стоимость поиска равна своей предельной выгоде [для потребителя], то достигнут оптимальный уровень наблюдения". Здесь уровень абстракции не выше, чем в обычном учебнике по микроэкономике.

Далее Стиглер дополняет свои рассуждения новыми моментами. Он полагает, что поиск менее эффективен для неделимых товаров, и показывает, что при экономии на масштабах производства конкуренция между продавцами сделает невозможным значительный разброс цен.

Особая роль отводится опыту: он рассматривается как память о прошлых наблюдениях. Если покупатель выходит на новый рынок, этот опыт, разумеется, не может сыграть значительной роли. Стиглер отмечает, что у покупателя есть лишь смутное представление об оптимальном уровне издержек поиска, и предполагает, что оценка дисперсии цен осуществляется последовательно, в несколько этапов, к анализу которых, впрочем, он так и не приступает.

Стиглер не выходит за рамки исследования случая рутинного поведения. А именно, прежде чем начать поиск, покупатель располагает накопленным знанием, позволяющим ex ante оценить наблюдения, которые он собирается проводить. Действительно, речь идет о частном случае, когда рыночный агент вправе предположить, что окружающая среда претерпевает лишь частичные и незначительные изменения. Неопределенность же, на которую ссылается Стиглер, одновременно и локальна, и экзогенна. Возможно, именно поэтому вопросу взаимодействия между предварительными знаниями и выбором процедур сбора информации уделено столь мало внимания.

Теория Стиглера позволяет свести выбор в условиях неопределенности к общему случаю неоклассической модели выбора в условиях определенности. Но если мы погружаемся в экономический мир, подверженный изменениям методов производства и потребительских вкусов, то природа знания становится существенной проблемой. Без четких представлений о формировании и эволюции знаний мы не поймем, каким образом индивидуальный агент способен оценить экономию при сборе информации и соответствующие издержки. Наоборот, в полностью рутинном мире, не ставшем, однако, стационарным, повторение предыдущей сделки может оказаться более простой и быстрой процедурой выбора, чем наблюдение и сбор информации.

Таким образом, модель "рутинного" сбора информации, разработанная Стиглером, не отвечала потребностям решения действительных проблем информационной экономики ввиду своей крайней ограниченности и упрощенности.

Наследники-оппоненты: Джозеф Стиглиц и Джордж Акерлоф

Неполнота теории Стиглера стала исходным пунктом исследований авторов, которые изначально намеревались действовать в рамках предложенной парадигмы, однако перешагнули ее границы.

В статье, написанной на основе нобелевской лекции, Дж. Стиглиц так определил свои расхождения со Стиглером: "Некоторые авторы, например, нобелевский лауреат 1982 г. Дж. Стиглер, признавая значимость информации, полагали, что если реальные издержки информации учтены, то результаты стандартного экономического анализа останутся прежними. Информация становилась всего лишь стоимостью сделки".

П. Даймонд рассмотрел подобную ситуацию с присущей ему изобретательностью и строгостью.

Пусть в момент t предприятия продают на данном рынке свои продукты по цене р, которая является равновесной. Предположим, что для потребителя единая стоимость сбора информации равна cr - а.

Допустим, в момент t + 1 предприятие решает продать свой продукт по цене (р + (а/2)). По определению, когда рост цены ниже единой стоимости сбора информации и покупатели рациональны в неоклассическом смысле, это предприятие не потеряет клиента и получит прибыль выше той, которая соответствует равновесию. Если такое поведение наблюдается другими предприятиями, они выровняются по этой новой цене, чтобы также получить аналогичную прибыль.

Таким образом, в момент t + 2 у нас будет новая равновесная цена р' =р + (а/2). Процесс может повториться, и тогда не исключено, что цена последовательно поднимется до монопольного уровня, хотя, согласно гипотезе, рынок является совершенно конкурентным.

Рассуждения Даймонда выявляют парадокс гипотез Стиглера: если известна стоимость всех переменных величин, вызванных неопределенностью, и в особенности форма и характеристики соответствующих кривых, у этой неопределенности нет больше смысла; она более не существует.

Стиглиц показал, что встречаются случаи, при которых даже монопольная цена - не предел. Дисперсия цен может быть, таким образом, устойчивой, и для объяснения этого не обязательно прибегать к предположению о существовании различий в типах осуществляемых услуг.

Проблема неопределенности, вызванной несовершенством информации, оказалась потенциально еще более дестабилизирующей для неоклассической теории, чем могли подумать Стиглер или Маршак. Она затрагивает совокупность процессов принятия решения во всех контекстах, а не только в случае фирм и домохозяйств.

Дж. Акерлоф столь же категоричен. Речь не идет о попытке провести "косметический ремонт" неоклассической теории. Для Акерлофа изучение информационной асимметрии было первым шагом на пути развития поведенческой макроэкономики (behavioral macroeconomics). Для этого следовало воспринять изначальный дух "Общей теории..." Кейнса, осознать роль психологических и социальных факторов как когнитивных искажений, значимость общественных устоев или слепо подражающего поведения.

Асимметрия информации как таковая была проанализирована Акерлофом, начинавшим с изучения рынка подержанных автомобилей. На первый взгляд проблема проста. Подержанный автомобиль может содержать дефект, о котором знает только владелец машины. Потенциальный покупатель не обладает прямым доступом к этой информации, поскольку не имеет возможности узнать всю историю использования машины. Если цена выше средней, то значит машина в хорошем состоянии. Это логика потенциального покупателя, полагающего, что продавец не рискнул бы предлагать высокую цену просто так.

Приобретение репутации и повторение сделки могли бы снизить влияние информационной асимметрии. Но теория репутации сама не лишена проблем и логических парадоксов. Акерлоф признает, что она неприменима к анализу кредитования, страхования и труда, то есть там, где имеются систематические "провалы" рынка.

Гипотеза о том, что распределение информации и знания неравномерно и обусловлено экономическим и социальным положением агентов, оказывается весьма продуктивной. Учет информационной асимметрии применительно к рынку труда позволяет объяснить непригодность понятий равновесной зарплаты и самого "рынка труда", по крайней мере в том смысле, который в них вкладывает стандартная теория.

Возражая Стиглеру, Стиглиц и его коллеги показали, что информационная асимметрия порождается действиями самих агентов независимо от того, пытаются ли они приспосабливаться к внешним шокам или максимально использовать свою рыночную власть. Подобный подход имеет фундаментальные следствия. Речь идет о том, что разброс цен является результатом функционирования рынка, что он не вызван каким-то внешним несовершенством. Проблему разброса цен нельзя решить путем корректировки процесса арбитража, осуществляемого самими рынками. Более того, этот разброс даже может быть увеличен за счет тех самых возможностей арбитража, которые присущи рынкам совершенной конкуренции. "Провал" рынка не является локальным или конъюнктурным, он становится теперь структурным и необратимым. В результате возрастает значение нерыночных способов принятия решений, подчеркивается роль организаций и иерархий. Мы больше не находимся в мире издержек, которые можно было бы минимизировать посредством соответствующих реформ. Рынок и конкуренция уже не способны конституировать главенствующую парадигму.

Экономика информации: достижения и результаты

В ходе своих плодотворных исследований Акерлоф и Стиглиц анализировали различные последствия информационной асимметрии, пройдя путь от изучения отдельных рынков (кредит, страхование, подержанные автомобили, рынок труда) до макроэкономических исследований, посвященных, например, вопросам экономики развития или критике понятия естественного уровня безработицы. На наших глазах происходит настоящий переворот в оценках нормативных результатов неоклассической теории. Данные изменения влекут за собой важные практические последствия, но этим их влияние не ограничивается. Оно значимо и для экономической теории и, в частности, для макроэкономики.

Нормативный вклад и практические следствия информационного подхода

Сомнение в самой парадигме эффективности конкурентных рынков сыграло ключевую роль в практических приложениях информационной экономики. Стиглиц вновь и вновь показывает, что конкуренция - не тот механизм, который позволяет рынку спонтанно уравновешивать совокупный спрос и совокупное предложение. Рынки сами по себе не являются эффективным механизмом обработки информации.

Доказательство этого положения основано на применении инструментов неоклассики и возможно лишь в ее рамках. Необходимо довести подход неоклассической теории до абсурда, получив при помощи одних и тех же средств противоположные результаты, чтобы показать: нормативные выводы ортодоксальной теории несостоятельны. Это верно как для товарных, так и для финансовых рынков, при исследовании которых возникают многочисленные проблемы, как только мы отбрасываем нереалистичную гипотезу о совершенстве информации.

Например, Стиглиц приходит к весьма неожиданному с точки зрения стандартной экономической теории заключению: необходимо различать ситуации неликвидности и неплатежеспособности. Это различие было бы невозможно, если бы мы придерживались гипотезы о совершенстве информации или утверждали, что конкурентные рынки являются эффективными инструментами распространения информации.

Данный вывод звучит скандально для стандартной теории, ибо если мы допускаем подобное различие, то заявления о необходимости жестких бюджетных и финансовых ограничений становятся несостоятельными; однако именно при помощи этих аргументов обосновывается жесткая экономическая политика, а также меры, применяемые на начальных стадиях перехода к рыночной экономике.

Но каким бы скандальным ни был полученный Стиглицем результат с позиций стандартной экономической теории, следует подчеркнуть: он абсолютно согласуется со всем тем, что мы знаем о функционировании предприятий в реальном мире. Чтобы в этом убедиться, достаточно прочитать историю банкротства "Роллс-Ройса" в 1970 г., написанную человеком, который стал президентом фирмы после ее реструктуризации британским правительством. Стиглиц формулирует важную мысль: гипотеза совершенной, или просто равномерно распределенной информации базируется не на абстрагировании от реальности, а на ее искажении. Отбросим эту гипотезу, и абстрактная модель снова станет соответствовать реальному миру.

Стиглиц формулирует свою позицию по поводу приватизации. Если бы рынок являлся наиболее эффективным способом обработки информации, то не было бы нужды в предприятиях, частных или государственных. Предприятия же независимо от формы собственности представляют собой иерархии, то есть нерыночные системы. Существование этих иерархий - результат их большей эффективности в управлении информацией и специализированным знанием, но вовсе не доказательство того, что приватизация, или изменение формы собственности, сама по себе приводит к росту эффективности.

Стиглиц отмечает, что между общественными и частными иерархиями имеются значительные различия. Поскольку иерархии представляют собой системы, внутри которых существует информационная асимметрия, приватизацию можно рассматривать как процесс, направленный на повышение эффективности управления этой асимметрией.

В частной и государственной иерархии на отношения принципала и агента непосредственно влияет структура распределения богатства. Причем в государственной иерархии, которая эгалитарна по определению, пространство для маневра при разрешении проблемы "принципала -агента" значительно шире, чем в частном секторе. Однако один из наиболее фундаментальных нормативных аспектов теории асимметричной информации состоит именно в том, что при рассмотрении неопределенности или несовершенства информации как эндогенной характеристики рынка мы не можем провести различие между распределительной эффективностью (в государственных иерархиях) и распределением богатства (в частных иерархиях).

Другой подход к анализу данной проблемы таков: нормативный вывод из неоклассической модели в версии Эрроу-Дебре (конкурентные рынки являются наиболее эффективным распределительным механизмом) основан на утверждении о том, что информация и неопределенность заданы экзогенно. Любое рассмотрение информации и неопределенности в качестве эндогенных опровергает этот нормативный вывод и следствия, которые из него получены.

Наконец, теперь уже нельзя защищать гипотезу о том, что "провал" рынка сам спонтанно приводит к появлению институтов, позволяющих его исправить. Стиглиц использует здесь термин "функциональная ошибка" (functionalist fallacy). Предполагать спонтанное возникновение институтов равнозначно парадоксальному утверждению о том, что существует метарынок институтов, который в состоянии предоставить оптимальный объем организационных ресурсов.

Такой логический парадокс заставляет Р. Арнота и Дж. Стиглица утверждать, что сочетание частных институтов с рынком может привести к еще худшему результату, чем "провал" рынка, который породил это положение. Данный теоретический результат полностью подтверждается исследованиями развития частных институтов защиты и урегулирования спорных вопросов, проведенными в странах, где государственные институты недоразвиты или ослаблены, как в России. В этом отношении особенно интересна работа Ф. Варезе о русской мафии. Автор показывает, что дисфункциональность, присущая данному типу организаций в статике, а тем более в динамике, оказывается значительно важнее, чем те преимущества, которыми он обладает.

Работа Арнота и Стиглица прямо противоречит отдельным исследованиям, посвященным переходному периоду. Дж. Хэй, А. Шляйфер и Р. Вишны, например, считали, что институты рыночной экономики могут возникнуть только под давлением группы собственников, которая защищала бы свои интересы с помощью таких институтов. В этом аргументе содержится некая интуитивная сила.

Логично предположить, что законодатель в своей деятельности зачастую сталкивается с проблемами, которые касаются существующих законов и институтов. И, разумеется, он уделяет крайне мало внимания новым, прежде не возникавшим проблемам. Основную предпосылку подобного подхода можно обозначить следующим образом: агенты, в данном случае владельцы прав собственности, способны ясно идентифицировать свои долгосрочные интересы- в качестве социальной группы и отличать их от сиюминутных личных интересов.

Предположить, что способность оценки долгосрочного группового интереса может возникнуть спонтанно и стать всеобщим достоянием, - значит утверждать, что на агентов не распространяется принцип "завесы неведения". Но если бы это было так, агенты не нуждались бы в правах собственности, ведь они могли бы предвидеть будущее во всех его проявлениях, заключая полные и совершенные контракты. Необходимость возникновения прав собственности обосновывается именно тем, что агенты ввиду "завесы неведения" и информационной асимметрии не могут заключать такие контракты. Аргумент, связанный с ограниченностью умственных способностей законодателя, допустим, но само предложенное решение является логически и теоретически противоречивым, а к тому же и неверным с исторической точки зрения.

На самом деле Хэй, Шляйфер и Вишны предполагают, что рынок может спонтанно порождать границы и условия собственного эффективного функционирования. Однако уже давно (более 25 лет) известно: данное предположение неверно, если допустить, что информация, которой располагают агенты, не является полной или совершенной.

Асимметрия информации и возобновление связи между микро- и макроэкономикой

Отказавшись от представлений об информационной эффективности рынка, можно более реалистично подойти к анализу фирмы и рыночных взаимодействий. Используя понятие информационной асимметрии, Б. Гринвальд и Дж. Стиглиц рассматривают поведение фирмы в условиях неопределенности иначе, чем это делается в стандартной теории.

Например, согласно стандартной теории, в основу того или иного инвестиционного решения положен результат сравнения реальной процентной ставки и параметра прогнозной оценки окупаемости затрат. В этом случае ни располагаемый объем денежных средств, ни стоимость предприятия в расчет не принимаются.

Эмпирические исследования середины 1950-х и начала 1980-х годов показали, что поведение предприятий не соответствует данной модели. Эти результаты впоследствии были подтверждены. Кроме того, были обнаружены явления "нерациональной избыточности" финансовых рынков и завышенного курса ценных бумаг.

Также важно отметить, что связь между процентной ставкой и предельной эффективностью капитала условна. Как показал Дж. Шэкл, невозможно ex ante использовать переменную, которая будет известна только ex post. Впрочем, Кейнс, защищая положения, высказанные в "Общей теории...", это осознавал; он объясняет, что сравнение между процентной ставкой и предельной эффективностью капитала не представляет собой рационального расчета, на котором должно основываться инвестиционное решение, но является процедурой, "которая сохраняет наш облик как рациональных экономических людей".

Гринвальд и Стиглиц показывают, что финансовый риск воспринимается экономическими агентами как вторичный по отношению к обычному экономическому риску, порожденному колебаниями спроса. Причем в реальности влияние финансовой неопределенности тем сильнее, чем меньше масштаб фирмы.

Фактор неопределенности, порожденной финансовой сферой, нуждался в нормативном обеспечении. Практические рекомендации Акерлофа вступили в очевидное противоречие с господствующими тенденциями экономической политики конца 1970-х годов. Прежде всего это касалось "реабилитации" денежной политики, которую монетаристы хотели свести на нет. Возможно, тот факт, что Акерлоф доказал необходимость этой политики, даже менее важен, чем природа аргументов, которые он использовал.

Так, критика М. Фридменом денежной иллюзии оказывается несостоятельной, если рассматривается поведение экономического агента, который не следует формальным представлениям неоклассики. Дж. Акерлоф и Дж. Йеллен показали, что как только мы обращаемся к модели рациональности, в которой нет задач максимизации в условиях совершенной информации, как только допускаем, что агенты чаще используют эвристические правила, а не расчеты, выводы традиционных моделей становятся совершенно другими. Авторы рассматривают агента, переставшего быть автоматом, реального индивида, принимающего решения в условиях информационных ограничений, который следует правилам поведения, позволяющим обходить эти границы.

Задача минимизации уровня инфляции заставляет государство и общество расплачиваться за это снижением занятости, что ставит под сомнение эффективность методов экономической политики, направленной исключительно на подавление инфляции. Акерлоф считает опасным управление инфляцией в той форме, в какой оно осуществляется центральными банками Франции и США. Таким образом, он возвращается к мнению, которое высказывалось значительным числом экономистов до монетаристской контрреволюции.

Далее, информационный подход позволяет исследовать экономический феномен недостаточного объема сбережений, что a priori невозможно в рамках неоклассической модели. В 1950-е годы Р. Строц показал, что реальный выбор агентов между сбережением и потреблением лишен смысла, если его анализировать с точки зрения динамической максимизации полезности. "Недосбережение", или, иначе говоря, выбор в пользу немедленного потребления в ущерб будущему потреблению, - это поведение, которое становится осмысленным, как только мы признаем, что жизненный опыт агента подвержен резким изменениям во времени.

Выводы, сделанные Акерлофом в рамках данного подхода, имеют очевидные практические следствия для макроэкономической теории. Если снижение инфляции перестает быть основной целью центрального банка, то его институциональная независимость не является в дальнейшем оправданной и желательной. Если агенты не могут естественным образом совершать разумный межвременной выбор, то логика финансирования пенсий через сбережения несостоятельна в принципе. Действительно, в условиях несовершенной информации индивиды не могут судить ни об объеме необходимых сбережений, ни о способе размещения вклада и механизмах взимания, тогда как распределительные системы становятся в этом случае решением, которое соответствует нашим нормативным результатам.

Информационная асимметрия и основы теории жесткости

Понятие жесткости не ново для экономической науки. Оно лежит в основе кейнсианской теории, правда, употребляется у Кейнса зачастую в качестве аргумента ad hoc. В неоклассических работах, претендующих на реалистичность, жесткость трактовалась как экзогенно заданное несовершенство функционирования рынков и конкуренции. Тема борьбы с жесткостью неизменно присутствует при обсуждении политики структурных реформ, поскольку ее реализация часто сопровождается предубеждением по отношению к общественным организациям (в особенности к профсоюзам); считается, что именно они порождают жесткость.

Для теоретиков, далеких от экономических реалий, понятия "жесткость" не существует; иллюзия жесткости возникает в краткосрочном периоде. В долгосрочном периоде жесткость исчезнет. По их мнению, придавать ей значительную роль в объяснении экономических закономерностей нельзя.

Однако Стиглиц и его коллеги занимаются именно этим - разработкой общей теории жесткости. Исследовать происхождение жесткости можно следующим образом. Предположим, что скорости выравнивания цен производителя и потребителя неодинаковы. Это может порождать серьезные перераспределительные эффекты, меняющие поведение агентов. Стиглиц здесь использует идею М. Иезекиля, который в 1930-е годы в своей знаменитой работе о "теореме паутины" высказал сомнения по поводу эффективности конкурентных рынков.

Если предложение товаров в силу технических и технологических особенностей их производства растет значительно медленнее, чем спрос, то экономика может спонтанно выйти на траекторию существенных и разрушительных диспропорций. Наличие этого феномена характерно для сельского хозяйства, где предложение очевидным образом имеет естественные и технические ограничения. В экономической науке он получил название "теоремы паутины" (cobweb theorem); ее формальное доказательство на основе анализа цикла свиноводства принадлежит тому же Иезекилю.Но для этого экономиста проблема не ограничивалась сельским хозяйством; речь шла и о возможности объяснения экономических кризисов.

В отличие от Кейнса аргументация Иезекиля не выходит за рамки условий совершенной конкуренции. Однако Иезекиль показывает, что политика, способствующая конкуренции, в данном случае совершенно неэффективна, так как жесткость возникает в силу естественных или технических, а не экономических причин. Можно предположить даже, что меры, предпринятые в русле этой политики, только ухудшили бы положение, облегчая работу паутинообразного механизма. Таким образом, именно снижение уровня конкуренции, создание институтов, ограничивающих рынки, благоприятны для замедления динамики диспропорций. Крайне важно здесь то, что Иезекиль, как и Стиглиц, отталкивается от микроэкономического доказательства, чтобы получить макроэкономический результат.

Если "хождение" информации в экономической среде затруднено, то есть информация имеет свойство "прилипать" к агентам (sticky information), то подобная ситуация с необходимостью порождает эндогенную жесткость. Поскольку реакция агентов на новую информацию замедлена, а оперативных данных своему окружению они не предоставляют, сам процесс распространения информации неизбежно увеличит асимметрию.

Монетаристы и в конечном счете неоклассики не только считают агентов способными информировать друг друга одновременно и с одинаковыми результатами, но и предполагают, что агенты в процессе информационного обмена не создадут никакой новой информации. В этом случае новая информация может возникнуть только из внешних источников, она нейтральна по отношению к децентрализованным процессам принятия решения, даже если непосредственно воздействует на данные процессы. Это и отличает неоклассическое видение информации от гипотез Акерлофа и Стиглица, считающих, что информация, даже внешняя, в ходе ее усвоения эндогенно порождает новую информацию, которая влияет на интерпретацию первичной и становится фактором принятия решений.

Однако очевидно, что здесь мы приблизились к границам использования позитивистского подхода в исследовании информационной асимметрии. Акерлоф, пожалуй, наиболее быстро и глубоко осознал это обстоятельство. Итак, теорию информации следует критически переосмыслить, но уже в рамках исследования базовых понятий субъективистского метода, то есть за пределами позитивизма, послужившего основой теории асимметричной информации.

Экономика информации: границы и критика

Рассматривая научную традицию, внутри которой зародилась современная теория экономики информации, мы можем вслед за Акерлофом и Стиглицем утверждать, что парадигма несовершенной информации является и более мощной, и более реалистичной, чем парадигма конкуренции. В этом отношении теоретики информационной асимметрии достигли своей цели - показать противоречия и логические парадоксы в доказательствах, основанных на постулате равновесия (общего или частичного), возникающие, как только вводится реалистичная гипотеза. Таким образом, научной критике подвергаются и вальрасианская традиция, и миф о "невидимой руке". Тем не менее при внимательном рассмотрении некоторых рассуждений авторов возникает ряд проблем различной значимости и природы.

Информационная асимметрия и репутация: парадоксальные результаты

Строгой формулировкой проблемы информационной асимметрии, возникающей в рамках конкретной трансакции, мы обязаны Акерлофу. Однако эта асимметрия способна препятствовать самому заключению сделки. Одним из решений проблемы может стать анализ, использующий некоторые переменные величины в качестве приближенных значений недостающей информации. Другое решение, наиболее распространенное, основывается на гипотезе о возможности приписывания отдельных качеств товару или услуге исходя из предыдущего опыта (без необходимости проверять реальное наличие таких качеств) - мы называем это эффектом репутации.

Акерлоф подчеркивает, что репутация необязательно позитивна: "Меньшинства чаще других подвержены дискриминации на рынке труда, где люди, обладающие одними и теми же узнаваемыми чертами, объединены в группы".

Это кажется очевидным. Однако вытекающие отсюда следствия сложнее, чем можно было бы предположить, а их теоретическое значение весьма существенно. В приведенной выше цитате индивид определяется через его референтную группу. Данную логику можно распространить и на товары, используя репутацию производителя или даже страны производителя.

Если мы принимаем такую аргументацию, то значительно удаляемся от анализа Акерлофа, рассматривавшего рынок подержанных автомобилей. Для него цена была приблизительной характеристикой скрытых качеств продукта. Решение проблемы асимметрии информации оставалось в этом случае совместимым с индивидуалистическим подходом. Теперь дело обстоит иначе.

С теоретической точки зрения нас интересует следующий вопрос: как теория, которая не выходит за рамки методологического индивидуализма, может привести к столь холистическим следствиям? При систематическом исследовании репутации в качестве источника информации такой вопрос возникает постоянно.

Похоже, это проблема недостаточной разработанности самого понятия репутации. Утверждая, что каждого индивида можно отнести к группе схожих индивидов (чтобы таким образом судить о его качествах), мы тем самым признаем, что знаем, как это делается. Но вопрос: "Почему это делается? " неизменно повисает в воздухе. Отсюда следует, что без изучения условий возникновения репутации, а также условий, при которых положительная репутация может стать отрицательной, понятие репутации использовать трудно за исключением, увы, слишком часто встречающейся формы гипотезы ad hoc.

Рассмотрим подробнее условия возникновения репутации. Знание может накапливаться исходя из предшествующего опыта. Это в точности так, если речь идет о часто повторяющихся микросделках. Но, возможно, мы наблюдаем стереотипы, отсылающие нас к другим системам координат, иногда весьма удаленным от оценки, которую мы хотели бы получить при помощи эффекта репутации. Сложившиеся стереотипы подобны верованиям и способны сопротивляться опыту. Необходимо различать эти два типа логики, даже если мы можем быстро перейти от одного к другому.

Распространение репутации в пространстве и во времени часто не поддается описанию в терминах простого сложения. Акерлоф здесь недвусмысленно отсылает нас к репутации-стереотипу, в то время как механизмы, к которым он обращается в статье о подержанных автомобилях, относятся, скорее, к репутации-опыту. Переход от одного способа рассмотрения репутации к другому обнаруживает теоретические основания теории репутации. Так, можно утверждать, что репутация-опыт способна породить репутацию-стереотип. Более того, если придерживаться подобной точки зрения, то опыт даже способен спровоцировать переход от одного стереотипа к другому. Таким образом, здесь мы движемся от индивидуального опыта к коллективному представлению, что вполне соответствует традиционным индивидуалистическим гипотезам ортодоксальной теории.

Однако пример с продукцией японской промышленности свидетельствует о прямо противоположном. До середины 1960-х годов европейский импорт японской продукции, главным образом транспортных средств и часов, страдал от плохой репутации: считалось, что эти продукты низкого качества. Однако выравнивание уровня качества происходило быстро, и в некоторых секторах японские продукты были качественнее европейских. Плохая репутация ограничивала число покупателей, а значит, и возможность распространения благоприятного опыта среди потенциальных потребителей. Имел место феномен блокировки отношения между представлениями и поведением, на первый взгляд труднопреодолимый.

С конца 1980-х репутация японского импорта полностью поменялась. Продукт с маркировкой "сделано в Японии" стал пользоваться репутацией высококачественного и превосходного по техническим характеристикам. Такой поворот невозможно полностью отнести к результату опыта. Напротив, именно изменение репутации вложило эти продукты в руки новых потребителей, опыт которых позволил репутацию поддержать. Здесь репутация-стереотип позволила возникнуть репутации-опыту. Изменение стереотипа связано с символическими аспектами и в случае автомобилей - с масштабными инвестициями некоторых японских производителей, желавших стать конкурентоспособными. Первоначальная установка была разрушена, и это породило новую установку, очевидно, более благоприятную.

То же самое можно утверждать относительно других сфер и других стран. Репутация может возникнуть сразу на уровне общества в целом, прежде чем утвердиться в. индивидуальном опыте. В этом случае неочевидно, что она будет эффективным средством для того, кто хочет ею воспользоваться, дабы восполнить недостаток информации. Репутация, скорее, свидетельствует о соответствии выбора общественной норме, а не реальным потребностям.

Тот факт, что даже теория информационной асимметрии не дает явного алгоритма взаимодействия между репутацией-опытом и репутацией-стереотипом, скорее всего, объясняется методологической неопределенностью, возникшей вследствие неполного разрыва с неоклассическим мышлением.

Если репутация - инструмент, предназначенный для оценки, то агент, обладающий репутацией, пытается с ее помощью воздействовать на восприятие другого, преследуя свои стратегические цели. В этом случае он максимизирует свой символический капитал, именуемый репутацией. Такой была бы интерпретация, соответствующая логике работ Б. Латураи С. Вулгара. Однако, как: убедительно показал У. Мяки, согласно той же логике, обладатель репутации a priori знает об эффекте своего воздействия на покупателя, иначе говоря, во всех подробностях знаком с символическим миром потребительских приоритетов, вкусов и предпочтений. Мы переформулировали здесь гипотезу совершенного знания, и она вошла в противоречие с основами теории репутации.

Репутация как социальный феномен зарождается, утверждается и в конце концов исчезает в контексте коллективных представлений и социальных связей, которые в большей или меньшей степени заполняют пространство принятия решений, что А. Грамши назвал бы гегемонией, определенной конфигурацией интересов.

Если интересы видоизменяются, то репутация рушится или строится на иных основаниях. Это не значит, что качества, которые приписывались товару или институту, не были реальны; просто в мире, где предпочтения трансформируются и выстраиваются в иерархии в зависимости от контекстов, роль данных качеств поменялась.

В этом аспекте логическая цепь "от репутации-опыта к репутации-стереотипу" является особой формой функциональной ошибки, той самой ошибки, которую обнаружил Стиглиц в исследовании возникновения институтов. Когда понятие репутации используется при анализе сделок с несовершенной информацией, возникает необходимость более радикального отхода от методологических основ позитивизма и индивидуализма.

По материалам статьи:
Ж.Сапир. Экономика инфорации: новая парадигма и ее границы. // Вопросы экономики. №10, 2005.